Лазаренко Ирина Из света, мечты и отчаяния...
Глубинка
Баба снежная в пёстрой косынке,
Окружённая ряженых рожами,
Как живётся в далёкой глубинке?
Что в тебе до весны заморожено?
Как давно надевала платьице?
Прогоркает губная помада,
Оторвавшейся пуговкой катится
Жизнь туда, где хоро́м громада.
Там снежинки падают замертво –
Небо тихо стреляет дробью.
Над людской суетою замерло,
Словно ворон на ржавом надгробье.
Громко чавкают «ходики» дедовы,
Потихонечку время жуётся.
Баба справится с нежностью, бедами,
Ей, как предкам, всё так же живётся.
Кинет в печку дровишек берёзовых,
Шаль – на плечи, возьмётся за спицы.
К ней влетит сказкой в сумерках розовых,
Рассыпаясь на звёзды Жар-птица!
В светлой горнице сердцем оттаяв,
Запоёт баба песнь с домовушкой,
Вынет гусельки «made» из Китая.
Скоморошик-комар с белой мушкой
До упаду начнут выкомариваться –
В Святки ночи дверей открытых,
А потом пойдут в баньке попариться
И бельишко стирать в корыте.
Утром станет опять баба снежною,
На работу пойдёт вперевалку.
Улыбнётся: «Весною!» – с надеждою...
Ошибаются часто гадалки.
Эх, российского сердца глубинка,
Не зайдёт в тебя просто прохожий.
Ты, как в сказке, в платке-невидимке,
Чтоб тебя до поры не тревожить.
В оттаявшем сердце...
Порхает Ветер с волшебной гребёнкой
Над кудрями ивы, над плешкою вяза.
Горбатится старость берёзы-бабёнки,
То белой полоской, то драной-чумазой.
Опять прихватили набухшие почки,
В оттаявшем сердце колотится птица.
Она, неба синь жадно пьёт по глоточку,
И хочется жить под небесной божницей.
Вернуть просит голос, согнувшись в поклоне,
Дрожат её пальцы, растрёпаны косы.
Немую молитву берёзы-тихони
Пичуги разносят... В морозных засосах
Окно серебрится, припудрено пылью,
Невесты нарядец до нитки изношен.
Меж рам бродит сонная муха. Где крылья
Повесила осенью? Вспомнить не может.
В сто солнышей лампу Весна вкрутит в тучи,
Найдутся пропажи, начнутся починки.
Охрипшим-скрипучим, плакучим-горючим
Вернёт голоса и разгладит морщинки.
Грусть
Не криви душой, любимый.
Я в тебя смотрюсь.
Под рубахой пилигрима
Носишь в сердце грусть,
Ищешь дом её, заросший
Горечью обид,
Там, где старый клён ладошкой
Ставни теребит.
Ей сидеть бы во светёлке,
Вышивать и прясть,
Но в стогу её иголка,
В пяльцах ржа да грязь.
Не женись на ней, мой ладо,
Не сади садок.
Будешь жечь пред ней лампаду
И лежать у ног.
У брюхатой, ненасытной
На твою вину.
В пуповине, петлей свитой
Народит войну.
И навек с тобой разлука.
Станешь ты отцом,
Чтобы по ночам баюкать
Дочь с твоим лицом.
Пять букв
Утро, рассветом наспех заляпано,
Втиснуто в лоно седой электрички.
Хмурое, бродит с протянутой шляпой;
Есть папироска, но кончились спички.
Шмыгает носом:– Подайте служивому.
За огонёк я отдам всё до крошки.
Ночка краюху луны положила,
Вот – забирайте её звёзды-брошки.
Курит. Туман над вагоном клубится.
Катится Солнце, открыв небу очи.
Полог откинула ранняя птица,
Милует свет его, вьётся, хлопочет.
В пыльном окне, зацелованном мухами,
Кружатся чёрные избы да ёлки.
Станций с назва… с пирожками-старухами,
Красные шапочки, старые волки.
В серых подтёках окошка чумазого
Слово «люблю». Подноготную грязи
Кто-то унёс, и сияет алмазами
Вечное чувство небесною вязью.
С приправой влюблённого лепета
Она взлетала легко, едва оттолкнувшись
Увесистой пяткой от пола,
Вечно заляпанного чем-то
Клейким, тягучим и сладким.
Дышали радостью грудки, выпрыгивая
Из тесного лифчика.
Сквозь завесу столетней завивки,
Светилось курносое личико,
Глазёнки – две бледно-зелёных,
Смешливых заплатки
Из нежного ситчика.
Взлетал он легко. От смеха уши порхали
Бабочкой трепетной,
Услышав волшебное: «Ку-у-ушать!»
С приправой влюблённого лепета.
Слышит ли Бог в своём царстве сказочном
Подобное райское пение?
Любовь – это!.. Ах, это – любовь... –
Не верьте – не жалость с терпением!
Любовь – две ноги бегущие
В стоптанных штиблетинах.
Да-да! В одном направлении:
Левая, правая, несущие одну ****
(назовём её – «бытом»)
Любовь – рубаха, сердцем стираемая,
В четыре руки над корытом
Склонившемся. Соприкоснувшись –
Сливаясь до капельки душами.
Распятая на верёвке для сушки
Приподъездными клушами,
Прибором для штопки вход в рукав
Наспех зашитым...
Ха-ха! Ушлые...
Она взлетала легко в его распахнутые
Настежь объятья.
Он – с места, и вместе с нею, держась
За подол её лёгкого платья.
Да, держался за женскую юбку, потому, что
Мужчиной был сильным!
Она для него стала небом, и платья дарила
На крепкие крылья.
Ему, набросив на спинку
Поющей скрипичной кровати
С душою Амати...
Соприкоснувшись поплывшими лбами...
Чудо, ты моё сказочное, с глазами-тусклыми звёздами,
Как будто самые яркие другим незаслуженно розданы.
Смотать бы морщины твои в клубок, связать тебя спицами заново,
С птицей у сердца, чтобы нашлась забытая флейта Рязанова.
Чтобы в саду среди брошенных гнёзд было нам райски-шалашево.
Было не страшно с тобою стареть, радугу в теле донашивать,
В зеркале пыльном свой образ стирать и дорисовывать прошлое.
Вынесли волны со лба – на мели брови твои скоморошные.
Пара рыбёшек под ними глядят – замерших: «что будет с нами?»
Что? Удивляться и удивлять, соприкоснувшись поплывшими лбами.
Небо моё остриженное...
Небо моё остриженное,
Чуть постаревшее за зиму.
В ультрамариновых выжимках
В поисках ножниц излазили
Чайки, вороны и голуби:
«Тоже смогли бы, чем хуже мы?» –
Глупые птичьи головы,
Ветром колючим простужены.
Небо моё остриженное,
Брошенное по осени.
Я в тишине твоей выжила,
Солнце скрипящим колёсиком.
Выкатилось, начинаются
Сказочные превращения.
Чудо не трогайте пальцами,
Чтобы не сбросить вращение.
Где-то на станциях стриженных
Две пересадки с помехами...
Скоро над нашими крышами –
– Ну же, встречайте! Приехали!..
***
Как жаль... не хватило мне ткани на счастье –
Делилось по нитке, делилось на части.
Мне счастьице надо простое, из ситца.
Сама бы сшивала, связала на спицах
Ажур на подол, чтобы стало длиннее.
Ах, было б оно, растянуть я сумею.
А!.. Было с лоскутик – была на работе,
Для счастья – в три смены, в субботы – субботник.
В воскресник воскресло и улетело.
Осталось от счастья бренное тело.
Выходит, что голое счастье. Украшу...
Пуговкой бабушки. Буду донашивать.
Одиночие
Первая любовь… – как с Богом встретиться.
Дальше, как парсуну, лишь по памяти
Целовать, стать добровольной пленницей,
В ожидании её блажить на паперти.
Может, кто подаст? А время катится
С красотой цветущею по ягоды,
Подрастает, ширясь девы платьице,
Пояском затянутое натуго.
Золушки мечта – босая – «мать её!»
А любовь? В чужих забыта простынях.
Нимб – в обмен на противозачатие,
На молитву: «Пронеси мя, Господи!»
Пронесёт. Посыльный натаскается –
Яблоки в сады чужие с грушами.
Будет их просить вернуть, и каяться,
Баба, веря в то, что не надкушены;
Ни святыми, ни блаженными, ни бесами.
Долго ждать. Средь пронесённых очередь,
От простого мужика – до кесаря.
От любви – до ночи одиночия.
Бабы-бабочки
Бабочка в животе
Сбежала в аорту:
Спасии…те! …-те…
Нашли – приговорили к аборту.
Проткнули иголкой
Сердечко и брюшко.
Страдала недолго
Бабочка от Андрюшки.
Видимо по причине;
Жила она мало,
Едва различима –
Назвали Шалавой.
Выдали под расписку
С душой окукленной,
Летела низко над снегом
В коробке облупленной.
В ночь девятую
Расцвёл её кокон.
Шалаву ослепшую
Било стёклами окон.
Cко́рбны – иконками
Бывших бабочек лики,
Шепчутся, комкают
Углы платочков,
Видно привыкли:
Бабочка от Камила,
Бабочка от Адама,
Бабочка Михаила,
Бабочка от Богдана.
Скошенная музыка
Трава на поле брани полегла,
Так буднично, под пьяненькие маты.
Ещё с утра была она брюхатой,
И хлопотала бабушка-пчела,
Набив перину одуванчиковой ватой.
Коровок божьих пас жучок босой,
Лелеял он букашечные думки.
Калачики в его пастушьей сумке
Ещё не скошены безжалостной косой,
И по́лны сладостной росой бутонов рюмки.
Кузнечик наковал смычков и флейт.
Сверчкам хватило бы на лето и на осень.
Ах, кто бы знал, что музыку их скосят?
И цокотуха, чтоб казаться зеленей,
Пыльцою пудрила свой конопатый носик.
Паук латал разорванный гамак.
Пылинку сини неба – незабудку
Обнял вьюнок. Забудет за минутку,
Едва наденет свой вечерний фрак,
Прильнув к цветущей кашки пышной грудке.
Очки свои искала стрекоза,
Гудела муравьиная слободка;
Совместно раздобыв колпак от водки,
Считали голоса; кто «против» – «за» –
Построить из него большую лодку.
Не ведали, их приговор – «газон»,
И угораздило же в городе родиться.
Не кошкой, не машиной, и не птицей.
Тянуться сквозь асфальт или бетон...
По правилам – газонам надо бриться.
Спасибо, что травы бесцветна кровь,
А жители её тихи и ме́лки.
Так – наш мирок у Боженьки в тарелке,
И слышит ли: «Не, дай!..» «Спаси!» «Укрой!»
Из наших голосов свирель-сопелку?
Вира!
Поначалу ей дарил перья,
Перевязанные ленточкой алой.
Принимала, изумляясь: — Не верю!..
Мол, прекрасней ничего не видала.
Он в день свадьбы из спины выдрал крылья,
И остался на семейном насесте.
Улетела без него эскадрилья,
Он крылатым станет лет через двести.
Был готов для любимой на части
Разобрать свои душу и тело,
Лишь бы дева стала ангельской масти,
И когда-нибудь с ним в рай улетела.
Надевала крылья к разным нарядам,
Всё гадала: — От Galliano? От Gucci?
Подбирала к ним духи и помады, —
Терпеливо ждал когда их приручит.
Перекрасила в пепельно чёрный
По чёртовски продвинутой моде.
Отстираю – думал ангел придворный, —
Пусть вороной супруга походит.
И однажды она... улетела
Прихватив чемодан и квартиру.
Он смотрел в небеса ошалело,
Чей-то голос за спиной шептал: – Вира!..
Бродит где-то по земле человече,
Прячет крыльца под горбом из тряпицы.
От подушек чужих в перьях венчик.
Знают – ангел он, одни только птицы.
***
Если горсточку неба синего
Смешать с травой зелёною,
Солнца желток добавить,
Радуги – самую каплю.
Взбить ветреным венчиком в пенку,
Подсыпать смешинки подснежников,
Веснушек сто грамм апельсиновых.
И!.. Раскрасить серую цаплю.
Усмехнёшься, скажешь: – Вот ещё,
Какую-то цаплю раскрашивать…
Жабы смеялись бы вслед ей,
Красоту измеряя квамером.
А что же вы, люди, глядя
На цаплю, никак не заплачете?
Весна кругом, а цапля-сиротка
В пальтишке стоит сером.
Рубин
Когда умолкает последняя птица,
И звёздного неба пустеет казна.
Планета является с маленьким принцем,
И светит в ночи, как большая луна.
Когда-то любил он одну королеву,
Его «королём» называла, шутя,
И принц вил гнездо для фамильного древа,
И деньги свои он копил на коня.
Сказала, – владенья его маловаты,
Он тотчас к планете достроил балкон,
И вырастил розу – хотела из злата.
И цвет, мол не тот, некрасивый бутон.
Мечта королевы-красотки – корона,
Поносит, вернёт, он – её господин.
Пусть только увидят на свадьбе дракона.
И сердце своё принц отдал на рубин.
Он каждую ночь в ожиданьи любимой
Стоит на балконе один сотню лет.
Его королева проносится мимо.
На шее в рубинах искрится колье.
Когда умолкает последняя птица,
И звёздного неба пустеет казна.
Планета является с маленьким принцем,
И светит в ночи, как большая луна.
Из света, мечты и отчаяния...
Снежная королева Снегурочку-пугало
Наряжает в белое платьице.
Вздыхает: – Куда мир этот катится?
Где дедки и бабки криворуких детей и внуков?
Как будто их наспех слепило Вселенское чрево.
Ну, вот и готова кукла для Кая.
Ему для потехи, пусть забавляется.
(щурится близоруко)
Герда, слишком ещё живая,
Морозишь, морозишь ей личико,
Снежным гребнем – по волосам да с инеем.
Седина на них тает – греют мечты согреть глупого Кая.
Солнцем искрятся глаза её синие,
В голове её бабочки, бабочки… Смешная старуха!
Вышла, в платке из козьего пуха
Несёт кота женихаться – глупая деревенщина!
Смеяться бы, да смеяться... – непозволительная роскошь.
Проснётся, боюсь во мне женщина.
Бывшая, земная... Тссс! Не говорите об этом Каю.
Сошёлся свет клином на этом олухе,
Желание королевы – дело принципа.
Простолюдин, мечтавший стать принцем,
С последним грошом в кармане
Бежит покупать Герде розы.
Торговка, завидуя, снова обманет.
Об этом синдроме писал параноик-датчанин.
Да-да... у смертных есть сердце,
И в нём слово «вечность» сложила сама Любовь
Из света, мечты и отчаяния, и
Бог только знает чего там ещё намешано.
И я свои санки к большим привязала когда-то.
И Снежный король целовал меня в губы,
В ушанке отцовской потешную...
И маленький Ханс пошёл босиком за мной на край света…
Бабка Алёна
Бабка Алёна с избёнкою слепнут.
Рёбра теряет иссохший плетень.
Тянется тощий подсолнух, нелепо,
Рваную шляпу надев набекрень.
Песня ли, всхлип залетевшей в сад птицы?
Старые хаты легли вечным сном.
Смотрит в пустые колодцев глазницы
Серое небо, соря серебром.
Бабка Алёна подставила плошку.
Песню поёт, воду в ступе толчёт.
Много годочков живёт понарошку.
Всё-то хозяйство: кот, бог и чёрт.
Осень сидит допоздна у Алёны,
Штопают деда шинель, для заплат,
Чёрт со двора носит листушки клёна.
Вместе с войны – он и старый солдат.
Дедка по звёзды ушёл, взяв лукошко.
Баба Алёна ждёт его год.
Часто Луна подаёт знак в окошко,
Мол: «Подожди! Дедка всё ещё жнёт».
Божья коровка носит на рожках
Месяца серп по лугам облаков.
Бабка Алёна сидит на порожке...
Если на Землю смотреть – глубоко.
Ждёт. Дед вернётся! А – нет, так Алёна
Вместе с котом – к звёздам, ведом ей путь.
Выйдет, пожитки оставив избёнке
Чёрту накажет: «Смотри, не прокудь!»
Млечность лакает лунная кошка,
Падают звёздочки с тучек седых
Прямо Алёне в сухие ладошки –
Дедка всё жнёт, мол, ещё подожди…
***
Мечтает сверчок стать Гагариным,
Искрится и флейтится ночь.
А месяц на облаке барином
Разлёгся. Закончился скотч,
И сыплются звёзды-оторвыши,
Где их не ступала нога.
Со шляпы рогатого сторожа –
Побегать босыми в лугах.
Свой свет подарить на фонарики
Братишкам своим светлячкам.
В земном притяженьи Гардарики
Поляны подобны сачкам.
И звёздочки в них остаются,
Их часто встречаешь и ты –
Влюблённых в Землю безумцев –
Её полевые цветы.
Небо
Выбор велик: сердцеед-Казанова, корсар...
Изжёванные чужими губами «люблю»,
В пятнах слюны и клея
Лелеет, как редкие вещи, еврей-антиквар,
Из прорезей окон-глазниц, сквозь гофры прищур
Перед зеркалом млеет –
Впору пришёлся старинный поэта пиджак,
Тахикардией чувств безответных,
С подкладкой истрёпанной слева.
Надевший лицо тысячи страдающих жаб,
Он тащит стареющего телом Пьеро
К вечно молодой королеве.
В сердце своём, клялась хранить его образ всегда.
Долго искала средь россыпи блёсток,
Брошей ослепших, перьев,
Нашлась, им обещанная с неба звезда,
Но… лик его, с взглядом любящих глаз
Был безвозвратно потерян.
Глубже вонзается узел бархо́тки в висок…
Помнит, в юности был на отца похожим –
Так говорила бабка, –
В каком-то далёком тысяча девятьсот...
Отмыться бы до себя, но
Маски не могут по-настоящему плакать.
Лишь смерть очистит его лицо от сухой кожуры.
Он станет похож на себя,
Не осуди в закулисье народ, не ахай,
Увидев в смотрящем в небо небо,
Не плачьте над ним навзрыд.
Каждый под маской, своей испуганной птахой.
Дата публикации: 09.02.2017, Прочитано: 3225 раз |