Пожертвовать, spenden, donate
Главное меню
Новости
О проекте
Обратная связь
Поддержка проекта
Наследие Р. Штейнера
О Рудольфе Штейнере
Содержание GA
Русский архив GA
Изданные книги
География лекций
Календарь души35 нед.
GA-Katalog
GA-Beiträge
Vortragsverzeichnis
GA-Unveröffentlicht
Материалы
Фотоархив
Видео
Аудио
Глоссарий
Биографии
Поиск
Книжное собрание
Авторы и книги
Тематический каталог
Поэзия
Астрология
Г.А. Бондарев
Антропос
Методософия
Философия cвободы
Священное писание
Die Methodologie...
Печати планет
Архив разделов
Terra anthroposophia
Талантам предела нет
Книжная лавка
Книгоиздательство
Алфавитный каталог
Инициативы
Календарь событий
Наш город
Форум
GA-онлайн
Каталог ссылок
Архивные разделы
в настоящее время
не наполняются
Поэзия

Вертинский Александр Николаевич (1889-1957)

Песни




Содержание:

(1914г. - 1930-е годы)

 Я сегодня смеюсь над собой
 Сероглазочка
 Jamais
 Маленький креольчик
 Лиловый негр
 Ваши пальцы
 За кулисами
 Панихида хрустальная
 Дым без огня
 То, что я должен сказать
 Бал Господен
 Пей, моя девочка
 Пес Дуглас
 Девочка с капризами
 Трефовый король
 Пани Ирена
 Принцесса Мален
 Джиоконда
 Венок
 Баллада о седой госпоже
 Злые духи
 В степи молдаванской
 В синем и далеком океане
 Концерт Сарасате
 Испано-Сюиза
 Ракель Меллер
 Ты успокой меня...
 Сумасшедший шарманщик
 Песенка о моей жене
 Мадам, уже падают листья...
 Полукровка
 Танго "Магнолия"
 Дни бегут
 Piccolo Bambino
 Танцовщица
 Femme raffinee
 О моей собаке
 Кино-кумир
 Рождество
 Джимми
 Палестинское танго
 Ирине Страцци
 Оловянное сердце
 Любовь
 Любовнице
 Личная песенка
 Желтый ангел


 

    Я СЕГОДНЯ СМЕЮСЬ НАД СОБОЙ
Я сегодня смеюсь над собой Мне так хочется счастья и ласки, Мне так хочется глупенькой сказки, Детской сказки наивной, смешной. Я устал от белил и румян И от вечной трагической маски, Я хочу хоть немножечко ласки, Чтоб забыть этот дикий обман. Я сегодня смеюсь над собой: Мне так хочется счастья и ласки, Мне так хочется глупенькой сказки, Детской сказки про сон золотой... 1915
    СЕРОГЛАЗОЧКА
Я люблю Вас, моя сероглазочка, Золотая ошибка моя! Вы - вечерняя жуткая сказочка, Вы - цветок из картины Гойя. Я люблю Ваши пальцы старинные Католических строгих мадонн, Ваши волосы сказочно длинные И надменно-ленивый поклон. Я люблю Ваши руки усталые, Как у только что снятых с креста, Ваши детские губы коралловые И углы оскорбленного рта. Я люблю этот блеск интонации, Этот голос - звенящий хрусталь, И головку цветущей акации, И в словах голубую вуаль. Так естественно, просто и ласково Вы, какую-то месть затая, Мою душу опутали сказкою, Сумасшедшею сказкой Гойя... Под напев Ваших слов летаргических Умереть так легко и тепло. В этой сказке смешной и трагической И конец, и начало светло... 1915
    JAMAIS
Я помню эту ночь. Вы плакали, малютка. Из Ваших синих подведенных глаз В бокал вина скатился вдруг алмаз... И много, много раз Я вспоминал давным-давно ушедшую минутку... На креслах в комнате белеют Ваши блузки. Вот Вы ушли, и день так пуст и сер. Грустит в углу Ваш попугай Флобер, Он говорит "jamais" и плачет по-французски. 1916, Москва
    МАЛЕНЬКИЙ КРЕОЛЬЧИК
Вере Холодной Ах, где же Вы, мой маленький креольчик, Мой смуглый принц с Антильских островов, Мой маленький китайский колокольчик, Капризный, как дитя, как песенка без слов? Такой беспомощный, как дикий одуванчик, Такой изысканный, изящный и простой, Как пуст без Вас мой старый балаганчик, Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой! Куда же Вы ушли, мой маленький креольчик, Мой смуглый принц с Антильских островов, Мой маленький китайский колокольчик, Капризный как дитя, как песенка без слов?.. 1916, Москва
    ЛИЛОВЫЙ НЕГР
В. Холодной Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы? Куда ушел Ваш китайчонок Ли?.. Вы, кажется, потом любили португальца, А может быть, с малайцем Вы ушли. В последний раз я видел Вас так близко. В пролеты улиц Вас умчал авто. Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско Лиловый негр Вам подает манто. 1916
    ВАШИ ПАЛЬЦЫ
В. Холодной Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо нам, Никого теперь не жаль. И когда Весенней Вестницей Вы пойдете в дальний край, Там Господь по белой лестнице Поведет Вас в светлый рай. Тихо шепчет дьякон седенький, За поклоном бьет поклон И метет бородкой реденькой Вековую пыль с икон. Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо нам, Никого теперь не жаль. 1916
    ЗА КУЛИСАМИ
Вы стояли в театре, в углу, за кулисами, А за Вами, словами звеня, Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами Потихоньку ругали меня. Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький. Вот кто за нос умеет водить". И тогда вы сказали: "Послушайте, маленький, Можно мне Вас тихонько любить?" Вот окончен концерт... Помню степь белоснежную... На вокзале Ваш мягкий поклон. В этот вечер Вы были особенно нежною, Как лампадка у старых икон... А потом - города, степь, дороги, проталинки... Я забыл то, чего не хотел бы забыть. И осталась лишь фраза: "Послушайте, маленький, Можно мне Вас тихонько любить?" 1916, Крым
    ПАНИХИДА ХРУСТАЛЬНАЯ
Вспоминайте, мой друг, это кладбище дальнее, Где душе Вашей бально-больной Вы найдете когда-нибудь место нейтральное И последний астральный покой. Там поют соловьи панихиды хрустальные, Там в пасхальную ночь у берез Под церковного звона аккорды финальные Тихо сходит к усопшим Христос. Там в любовь расцвела наша встреча печальная Обручальной молитвой сердец, Там звучала торжественно клятва прощальная И нелепый печальный конец. И когда догорят Ваши свечи венчальные, Погребальные свечи мои, Отпоют надо мной панихиды хрустальные Беспечальной весной соловьи. 1916
    ДЫМ БЕЗ ОГНЯ
Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки. Я не верю, что в эту страну забредет Рождество. По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке И в снегах голубых за окном мне поет Божество! Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка, А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть И молиться у старых притворов печально и тонко Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь! Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки. Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки И что все это - так... пустяки... просто дым без огня! 1916, Крым, Ялта
    ТО, ЧТО Я ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ
Я не знаю, зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожавшей рукой, Только так беспощадно, так зло и ненужно Опустили их в Вечный Покой! Осторожные зрители молча кутались в шубы, И какая-то женщина с искаженным лицом Целовала покойника в посиневшие губы И швырнула в священника обручальным кольцом. Закидали их елками, замесили их грязью И пошли по домам - под шумок толковать, Что пора положить бы уж конец безобразью, Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать. И никто не додумался просто стать на колени И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране Даже светлые подвиги - это только ступени В бесконечные пропасти - к недоступной Весне! 1917, октябрь, Москва
    БАЛ ГОСПОДЕН
В пыльный маленький город, где Вы жили ребенком, Из Парижа весной к Вам пришел туалет. В этом платье печальном Вы казались Орленком, Бледным маленьким герцогом сказочных лет. В этом городе сонном Вы вечно мечтали А балах, о пажах, вереницах карет И о том, как ночами в горящем Версале С мертвым принцем танцуете Вы менует... В этом городе сонном балов не бывало, Даже не было просто приличных карет. Шла года. Вы поблекли и платье увяло, Ваше дивное плетье "Maison Lavalette". Но однажды сбылися мечты сумасшедшие, Платье было надето, фиалки цвели, И какие-то люди, за Вами пришедшие, В катафалке по городу Вас повезли. На слепых лошадях колыхались плюмажики, Старый попик любезно кадилом махал... Так весной в бутафорском смешном экипажике Вы поехали к Богу на бал. 1917, Кисловодск
    ПЕЙ, МОЯ ДЕВОЧКА
Пей, моя девочка, пей, моя милая, Это плохое вино. Оба мы нищие, оба унылые, Счастия нам не дано. Нас обманули, нас ложью опутали, Нас заставляли любить... Хитро и тонко, так тонко запутали, Даже не дали забыть! Выпили нас, как бокалы хрустальные С светлым душистым вином. Вот отчего мои песни печальные, Вот отчего мы вдвоем. Наши сердца, как перчатки, изношены. Нам нужно много молчать! Чьей-то жестокой рукою мы брошены В это большую кровать. 1917, Одесса
    ПЕС ДУГЛАС
В нашу комнату Вы часто приходили, Гда нас двое: я и пес Дуглас, И кого-то из двоих любили, Только я не знал, кого из нас. Псу однажды Вы давали соль в облатке, Помните, когда он заболел? Он любил духи и грыз перчатки И всегда Вас рассмешить умел. Умирая, Вы о нас забыли, Даже попрощаться не могли... Господи, хотя бы позвонили!.. Просто к телефону подошли!.. Мы придем на Вашу панихиду, Ваш супруг нам сухо скажет: "Жаль"... И, покорно проглотив обиду, Мы с собакой затаим печаль. Вы не бойтесь. Пес не будет плакать, А, тихонечко ошейником звеня, Он пойдет за Вашим гробом в слякоть Не за мной, а впереди меня!.. 1917
    ВСЕ, ЧТО ОСТАЛОСЬ
Это все, что от Вас осталось, - Пачка писем и прядь волос. Только сердце немного сжалось, В нем уже не осталось слез. Вот в субботу куплю собаку, Буду петь по ночам псалом, Закажу себе туфли к фраку... Ничего. Как-нибудь проживем. Все окончилось так нормально Так логичен и прост конец: Вы сказали, что нынче в спальню Не приносят с собой сердец. 1918, Харьков
    ТРЕФОВЫЙ КОРОЛЬ
Так недолго Вы были моей Коломбиною. Вы ушли с представителем фирмы Одоль. Далеко-далеко в свое царство ослиное Вас увозит навеки трефовый король. Ну конечно, Пьеро - не присяжный поверенный, Он влюбленный бродяга из лунных зевак, И из песни его даже самый умеренный Все равно не сошьешь горностаевый сак. А трефовый король - человек с положением. Он богат, и воспитан, и даже красив. Недалекий немножко. Зато, без сомнения, Человек своих слов и почти не ревнив. Говорят, у него под Тифлисом имение. Впрочем, это неважно, а главное то, Что, желая всю жизнь за-за лунного пения Не иметь бриллиантов, эспри и манто. Надо быть "Коломбиной". Прощайте, последняя. Поцелуй - Вашим мыслям. Да здравствует Боль! Буду петь, как всегда, свои лунные бредни я, Ну а Вас успокоит... Трефовый король. 1918 (?)
    ПАНИ ИРЕНА
Ирине Н-й Я безумно боюсь золотистого плена Ваших медно-змеиных волос, Я влюблен в Ваше тонкое имя "Ирена" И в следы Ваших слез. Я влюблен в Ваши гордые польские руки, В это кровь голубых королей, В эту бледность лица, до восторга, до муки Обожженного песней моей. Разве можно забыть эти детские плечи, Этот горький, заплаканный рот, И акцент Вашей польской изысканной речи, И ресниц утомленных полет? А крылатые брови? А лоб Беатриче? А весна в повороте лица?.. О, как трудно любить в этом мире приличий, А, как больно любить без конца! И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться, И, зажав свое сердце в руке, Осторожно уйти, навсегда отказаться И еще улыбаться в тоске. Не могу, не хочу, наконец - не желаю! И, приветствуя радостный плен, Я со сцены Вам сердце, как мячик, бросаю. Ну, ловите, принцесса Ирен!
    ПРИНЦЕССА МАЛЕН
Мне так стыдно за Вас. Мне и больно и жутко. Мне не хочется верить такому концу. Из "Принцессы Мален", вдохновенной и чуткой, Превратиться в такую слепую овцу! Он Вас так искалечил! Тупой и упорный, Как "прилично" подстриг он цветы Ваших грез! Что осталось от Вас, Ваших шуток задорных, Ваших милых ошибок, улыбок и слез! Он Вас так обезличил! Он все Ваши мысли Перекрасил в какой-то безрадостный цвет. Как увяли слова! Как бессильно повисли Ваши робкие "Да", Ваши гордые "Нет"! Это грустно до слез. И смешно, к сожаленью, Что из "Розы поэта" - и это не лесть - Этот добрый кретин просто сварит варенье, Спрячет в шкаф и зимой будет медленно есть. Одного он не знает: чем сон непробудней, Тем светлей пробужденье, тем ярче гроза. Я спокойно крещу Ваши серые будни, Ваше тихое имя целую в глаза. 1920, Константинополь
    ДЖИОКОНДА
Я люблю Вас тепло и внимательно, Так, как любят ушедших невест. Для меня это так обязательно, То, что Вы мне надели свой крест. Почему Вас зовут Джиокондою? Это как-то не тонко о Вас. Я в Вас чувствую строгость иконную От широко расставленных глаз. Я в Вас вижу "Царицу Небесную", Богородицу волжских скитов, "Несказанную радость" чудесную Наших русских дремучих лесов. И любовь мою тихо и бережно Я несу, как из церкви свечу. Разве счастья словами измеришь дно? Сам себе улыбнусь. И молчу. Так не хочется скомкать поспешностью Наш стыдливый и робких роман. Да хранит Вас Господь с Вашей внешностью От меня, от любви и от ран. 1920-1921, Константинополь
    ВЕНОК
Вот и все. Панихида кончена. Над собором пробило час. Этой пытке остро-утонченной Предаюсь я в последний раз. Синеватые нити ладана, Недоплаканных слез комок - Все понятно и все разгадано. Эти строки - любви венок. Что ж тебе пожелать? Любовника? Или счастья на двух персон? Не забудь позабыть виновника, Что нарушил твой сладкий сон. Он обманут мечтой-гадалкою, Умирает один в глуши. Не сердись за попытку жалкую Докричать до твоей души. Я любовь твою, я, как веточку, Засушу между старых книг. Время быстро сотрет отметочку, Все сотрет его грозный лик. Ну, прощай, моя птица бедная, Королева моих вершин. Ты теперь навсегда безвредная, Он долюбит тебя один. 1921, Бессарабия
    БАЛЛАДА О СЕДОЙ ГОСПОЖЕ
Ах, как печальна луна. Ах, как томит тишина. И, людьми забыт, Старый замок спит. Уж двенадцать лет, Как погас в нем свет. Осень в смертельном бреду Листья хоронит в саду. И в огнях зарниц Стаи черных птиц, Как монахи тьмы, Голосят псалмы. А в замке бродит, чуть дрожа, Его Седая Госпожа. Еще не хочет умирать, Еще не может отогнать Милых призраков давних лет, Тех, кого уж нет. Чей след Тихо стерли года, Уходят навсегда. Чей задумчивый вид Этот замок хранит. Кто был убит, Ко был зарыт, Но не забыт! Шелестят, вспоминая объятья, В гардеробах усопшие платья. А в камине поет зола, Что любовь, как и жазнь, ушла... Чей это голос: "Встречай..." Спит Ваш седой попугай. Кто же Вас позвал Из глуби зеркал? Кто же Вам сказал: "Я приду... на бал"? Вот два прибора на столе, И розы в белом хрустале, И канделябры зажжены, И Вы особенно нежны В этом платье "Antoinette", А его все нет И нет... и нет! И старик мажордом, Пожимая плечом, Наливая вина, Уже плачет давно... Сумев понять Не смев сказать, Уходит спать... .......... Это смерть, погасившая свечи, Вас так нежно целует в плечи, Это смерть подает манто. Это смерть Вас зовет в ничто... 1922, Польша
    ЗЛЫЕ ДУХИ
Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель. И тогда мне так ясно видны эти черные тонкие птицы, Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel". Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки Распоют Вашу грусть, растанцуют тоску и печаль, И тогда станут легче грехи и светлей голубые ошибки. Ну жалейте весной поцелуев, когда зацветает миндаль. Обо мне не грустите, мой друг. Я озябшая хмурая птица. Мой хозяин - жестокий шарманщик - меня заставляет плясать. Вынимая билетики счастья, я смотрю в несчастливые лица, И под вечные стоны шарманки мне мучительно хочется спать. Скоро будет весна. Солнце высушит мерзкую слякоть, И в полях расцветут первоцветы, фиалки и сны... Только нам до весны не допеть, только нам до весны не доплакать: Мы с шарманкой измокли, устали и уже безнадежно больны. Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы. Не сердитеь за грусный конец и за слов моих горестых хмель. Это все Ваши злые духи. Это черные мысли, как птицы, Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel". 1925, Берлин
    В СТЕПИ МОЛДАВАНСКОЙ
Тихо тянутся сонные дроги И, вздыхая, ползут под откос. И печально глядит на дороги У колодцев распятый Христос. Что за ветер в степи молдаванской! Как поет под ногами земля! И легко мне с душою цыганской Кочевать, никого не любя! Как все эти картины мне близки, Сколько вижу знакомый я черт! И две ласточки, как гимназистки, Провожают меня на концерт. Что за ветер в степи молдаванской! Как поет под ногами земля! И легко мне с душою цыганской Кочевать, никого не любя! Звону дальнему тихо я внемлю У Днестра на зеленом лугу. И российскую милую землю Узнаю я на том берегу. А когда засыпают березы И поля затихают ко сну, О, как сладко, как больно сквозь слезы Хоть взглянуть на родную страну... 1925, Бессарабия
    В СИНЕМ И ДАЛЕКОМ ОКЕАНЕ
Вы сегодня нежны, Вы сегодня бледны, Вы сегодня бледнее луны... Вы читали стихи, Вы считали грехи, Вы совсем как ребенок тихи. Ваш лиловый аббат Будет искренно рад И отпустит грехи наугад... Бросьте ж думу свою, Места хватит в раю. Вы усните, а я вам спою. В синем и далеком океане, Где-то возле Огненной Земли, Плавают в сиреневом тумане Мертвые седые корабли. Их ведут слепые капитаны, Где-то затонувшие давно. Утром их немые караваны Тихо опускаются на дно. Ждет их океан в свои объятья, Волны их приветствуют, звеня. Страшны их бессильные проклятья Солнцу наступающего дня... 1927, Польша, Краков
    КОНЦЕРТ САРАСАТЕ
Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый. Он Вас дико ревнует, не любит и бьет. Но когда он играет "Концерт Сарасате", Ваше сердце, как птица, летит и поет. Он альфонс по призванью. Он знает секреты И умеет из женщины сделать зеро... Но когда затоскуют его флажолеты, Он божественный принц, он влюбленный Пьеро! Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил. Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre. И давно уж не моден, давно неприличен Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр. И в усталом лице, и в манере держаться Появилась в Вас и небрежность, и лень. Разве можно так горько, так зло насмехаться? Разве можно топтать каблуками сирень?.. И когда Вы, страдая от ласк хамоватых, Тихо плачете где-то в углу, не дыша, - Он играет для Вас свой "Концерт Сарасате", От которого кровью зальется душа! Безобразной, ненужной, больной и брюхатой, Ненавидя его, презирая себя, Вы прощаете все за "Концерт Сарасате", Исступленно, безумно и больно любя!.. 1927, Черновцы
    ИСПАНО-СЮИЗА
Ах, сегодня весна Ботичелли. Вы во власти весеннего бриза. Вас баюкает в мягкой качели Голубая "Испано-Сюиза". Вы царица экрана и моды, Вы пушисты, светлы и нахальны, Ваши платья надменно-печальны, Ваши жесты смелы от природы. Вам противны красивые морды, От которых тошнит на экране... И для Вас все лакеи и лорды Перепутались в кино-тумане. Идеал Ваших грез - Квазимодо. А пока его нет, Вы - весталка. Как обидно, как больно и жалко - Полюбить неживого урода. Измельчал современный мужчина, Стал таким заурядным и пресным, А герой фабрикуется в кино, И рецепты Вам точно известны!.. Лучше всех был раджа из Кашмира, Что прислал золотых парадизов. Только он в санаторьях Каира Умирает от Ваших капризов. И мне жаль, что на тысячи метров И любви, и восторгов, и страсти Не найдется у Вас сантиметра Настоящего личного счастья. Но сегодня весна беспечальна, Как и все Ваши кино-капризы, И летит напряженно и дально Голубая "Испано-Сюиза". 1928
    РАКЕЛЬ МЕЛЛЕР
Из глухих притонов Барселоны На асфальт парижских площадей Принесли Вы эти песни-звоны Изумрудной родины своей. И из скромной девочки-певуньи, Тихой и простой, как василек, Расцвели в таинственный и лунный, Никому не ведомый цветок. И теперь от принца до апаша, От cartier Latin до Sacre Coeur - Все в Париже знают имя Ваше, Весь Париж влюблен в Ракель Меллер. Вами бредят в Лондоне и Вене, Вами пьян Мадрид и Сан-Суси. Это Ваши светлые колени Вдохновили гений Дебюсси. И, забыв свой строгий стиль латинский, Перепутав грозные слова, Из-за Вас епископ лотарингский Уронил в причастье кружева. Но, безгрешней мертвой туберозы, Вы строги, печальны и нежны. Ваших песен светлые наркозы Укачали сердце до весны. И сквозь строй мужчин, как сквозь горилл, Вы прошли с улыбкой антиквара, И мужской любви упрямый пыл В Вашем сердце не зажег пожара! На асфальт парижских площадей Вы, смеясь, швырнули сердца стоны - Золотые песни Барселоны, Изумрудной родины своей. 1928, Мадрид
    ТЫ УСПОКОЙ МЕНЯ...
Л.Т. Ты успокой меня, Скажи, что это шутка, Что ты по-прежнему, По-старому моя! Не покидай меня! Мне бесконечно жутко, Мне так мучительно, Так страшно без тебя!.. Но ты уйдешь, холодной и далекой, Укутав сердце в шелк и шаншилла. Не презирай меня! Не будь такой жестокой! Пусть мне покажется, Что ты еще моя!.. 1930, Дрезден
    СУМАСШЕДШИЙ ШАРМАНЩИК
Каждый день под окном он заводит шарманку. Монотонно и сонно он поет об одном. Плачет старое небо, мочит дождь обезьянку, Пожилую актрису с утомленным лицом. Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик С обнаженной душой, ты не знаешь стыда! Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик, Мои песни мне надо забыть навсегда, навсегда! Мчится бешенный шар и летит в бесконечность, И смешные букашки облепили его, Бьются, вьются, жужжат и с расчетом на вечность Исчезают как дым, не узнав ничего. А высоко вверху Время, старый обманщик, Как пылинки с цветов, с них сдувает года... Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик, Этой песни нам лучше не знать никогда, никогда! Мы - осенние листья, нас (всех) бурей сорвало. Нас все гонят и гонят ветров табуны. Кто же нас успокоит, бесконечно усталых, Кто укажет нам путь в это царство Весны? Будет это пророк ли просто обманщик, И в какой только рай нас погонят тогда?.. Замолчи, замолчи, сумасшедний шарманщик, Эту песнь мы не можем забыть никогда, никогда! 1930, Румыния
    ПЕСЕНКА О МОЕЙ ЖЕНЕ
Надоело в песнях душу разбазаривать, И, с концертов возвратясь к себе домой, Так приятно вечерами разговаривать С своей умненькой, веселенькой женой. И сказать с улыбкой нежной, незаученной: "Ай ты, чижик мой, бесхвостый и смешной. Ничего, что я усталый и замученный, И немножко сумасшедший и больной. Ты не плачь, не плачь, моя красавица, Ты не плачь, женулечка-жена. В нашей жизни многое не нравится, Но зато в ней столько раз весна!" Чтоб терпеть мои актерские наклонности, Нужно ангельским терпеньем обладать, А прощать мои дежурные влюбленности - В этом тоже надо что-то понимать!.. И, целуя ей затылочек подстриженный, Чтоб вину свою загладить и замять, Моментально притворяешься обиженным, Напчиная потихоньку напевать: "Ну не плачь, не плачь, моя красавица, Ну не злись, женулечка-жена, В нашей жизни все еще поправится! В нашей жизни столько раз весна!" А потом пройдут года, и, Вами брошенный, Постаревший, жалкий и смешной, Никому уже не нужный и изношенный, Я, как прежде, возвращусь к себе домой И скажу с улыбкой жалкой и заученной: "Здравствуй, чиженька, единственный и мой! Ничего, что я усталый и замученный, Одинокий, позабытый и больной. Ты не плачь, н плачь, моя красавица, Ты не плачь, женулечка-жена! Наша жизнь уж больше не поправится, Но зато ведь в ней была весна!.." 1930
    МАДАМ, УЖЕ ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ...
На солнечном пляже в июне В своих голубых пижама Девчонка - звезда и шалунья - Она меня сводит с ума. Под синий berceuse океана На желто-лимонном песке Настойчиво, нежно и рьяно Я ей напеваю в тоске: "Мадам, уже песни пропеты" Мне нечего больше сказать! В такое волшебное лето Не надо так долго терзать! Я жду Вас, как сна голубого! Я гибну в любовном огне! Когда же Вы скажете слово, Когда Вы придете ко мне?" И, взглядом играя лукаво, Роняет она на ходу: "Вас слишком испортила слава. А впрочем.. Вы ждите... приду!.." Потом опустели террасы, И с пляжа кабинки свезли. И даже рыбачьи баркасы В далекое море ушли. А птицы так грустно и нежно Прощались со мной на заре. И вот уж совсем безнадежно Я ей говорю в октябре: "Мадам, уже падают листья, И осень в смертельном бреду! Уже виноградные кисти Желтеют в забытом саду! Я жду Вас, как сна голубого! Я гибну в осеннем огне! Когда же Вы скажете слово? Когда Вы придете ко мне?!" И, взгляд опуская устало, Шепнула она, как в бреду: "Я Вас слишком долго желала. Я к Вам... никогда не приду". 1930, Цоппот, Данциг
    ПОЛУКРОВКА
Мне не нужна женщина. Мне нужна лишь тема, Чтобы в сердце вспыхнувшем зазвучал напев. Я могу из падали создавать поэмы, Я люблю из горничных - делать королев. И в вечернем дансинге, как-то ночью мая, Где тела сплетенные колыхал джаз-банд, Я так нежно выдумал Вас, моя простая, Вас, моя волшебница недалеких стран. Как поет в хрусталях электрчество! Я влюблен в Вашу тонкую бровь! Вы танцуете, Ваше Величество Королева Любовь! Так в вечернем дансинге, как-то ночью мая, Где тела сплетенные колыхал джаз-банд, Я так глупо выдумал Вас, моя простая, Вас, моя волшебница недалеких стран. И души Вашей нищей убожество Было так тяжело разгадать. Вы уходите... Ваше Ничтожество Полукровка... Ошибка опять... 1930, Варшава
    ТАНГО "МАГНОЛИЯ"
В бананово-лимонном Сингапуре, в буре, Когда поет и плачет окен И гонит в ослепительной лазури Птиц дальний караван, В бананово-лимонном Сингапуре, в буре, Когда у Вас на сердце тишина, Вы, брови темно-синие нахмурив, Тоскуете одна... И, нежно вспоминая Иное небо мая, Слова мои, и ласки, и меня, Вы плачете, Иветта, Что наша песня спета, А сердце не согрето без любви огня. И, сладко замирая от криков попугая, Как дикая магнолия в цвету, Вы плачете, Иветта, Что песня недопета, Что это лето где-то Унеслось в мечту! В банановом и лунном Сингапуре, в буре, Когда под ветром ломится банан, Вы грезите всю ночь на желтов шкуре Под вопли обезьян. В бананово-лимонном Сингапуре, в буре, Запястьями и кольцами звеня, Магнолия тропической лазури, Вы любите меня. 1931, Бессарабия
    ДНИ БЕГУТ
Сколько вычурных поз, Сколько сломанных роз, Сколько мук, и проклятий, и слез! Как сияют венцы! Как банальны концы! Как мы все в наших чувствах глупцы! А любовь - это яд. А любовь - это ад, Где сердца наши вечно горят. Но дни бугут, Как уходит весной вода, Дни бегут, Унося за собой года. Время лечит людей, И от всех этих дней Остается тоска одна, И со мною всегда она. Но зато, разлюбя, Столько чувств загубя, Как потом мы жалеем себя! Как нам стыдно за ложь, За сердечную дрожь, И какой носим в сердце мы нож! Никому не понять, Никому не сказать, Остается застыть и молчать. А... дни бегут, Как уходит весной вода, Дни бегут, Унося за собой года. Время лечит людей, И от всех этих дней Остается тоска одна, И со мною всегда она... 1932, Вена
    PICCOLO BAMBINO
(Маленький мальчик) Вечерело. Пели вьюги. Хоронили Магдалину, Цирковую балерину. Провожали две подруги, Две подруги - акробатки. Шел и клоун. Плакал клоун, Закрывал лицо перчаткой. Он был другом Магдалины, Только другом, не мужчиной, Чистил ей трико бензином. И смеялась Магдалина: "Ну какой же ты мужчина? Ты чудак, ты пахнешь псиной!" Бедный piccolo bambino... На кладбище снег был чище, Голубее городского. Вот зарыли Магдалину, Цирковую балерину, И ушли от смерти снова... Вечерело. Город ник. В темной сумеречной тени. Поднял клоун воротник И, упавши на колени, Вдруг завыл в тоске звериной. Он любил... Он был мужчиной, Он не знал, что даже розы От мороза пахнут псиной. Бедный piccolo bambino! 1933, Париж
    ТАНЦОВЩИЦА
В бродячем цирке, где тоскует львица, Где людям весело, а зверям тяжело, Вы в танце огненном священной Белой Птицы Взвиваете свободное крыло. Гремит оркестр, и ярый звон струится, И где-то воют звери под замком. И каждый вечер тот же сон Вам снится - О чем-то давнишнем, небывшем и былом. Вас снится храм, и жертвенник, и пламя, И чей-то взгляд, застывший в высоте, И юный раб дрожащими руками Вас подает на бронзовом щите. И Вы танцуете, колдунья и царица. И вдруг в толпе, повергнутой в экстаз, Вы узнаете обезьяньи лица Вечерней публики, глазеющей на Вас. И, вздрогнув, как подстреленная птица, Вы падаете камнем в пустоту. Гремит оркестр, и ярый звон струится... А Вас уже уносят в темноту. Потом конец. И вот в другую смену Выводят клоуна с раскрашенным лицом. Еще момент... и желтую арену, Как мертвеца, затягивают холстом. Огни погасли. Спит больная львица, Дрожит в асфальте мокрое стекло, И Вы на улице - на пять минут царица - Волочите разбитое крыло. 1933, Данциг
    FEMME RAFFINEE
("Рафинированая" женщина) Разве можно от женщины требовать многого? Вы так мило танцуете, в Вас есть шик. А от Вас и не ждут поведения строгого, Никому не мешает Вас муж-старик. Только не надо играть в загадочность И делать из жизни "le vin triste". Это все чепуха, да и Ваша порядочность - Это тоже кокетливый фиговый лист. Вы, несомненно, с большими данными Три - четыре банкротства - приличный стаж. Вас воспитали чуть-чуть по-странному, Я б сказал, европейски - фокстрот и пляж! Я Вас так понимаю, я так Вам сочувствую, Я готов разорваться на сто частей. Восемнадцатый раз я спокойно присутствую При одной из обычных для Вас "смертей". Я давно уже выучил все завещание И могу повторить Вам в любой момент: Фокстерьера Люлю отослать в Испанию, Где живет Ваш любовник... один... студент. Ваши шляпки и платья раздать учащимся. А "dessous" сдать в музей прикладных искусств. А потом я и муж, мы вдвоем потащимся Покупать Вам на гроб сирени куст. Разве можно от женщины требовать многого? Там, где глупость божественна, ум - ничто! 1933, Париж
    О МОЕЙ СОБАКЕ
Это неважно, что Вы - собака. Важно то, что Вы человек. Вы не любите сцены, не носите фрака, Мы как будто различны, а друзья навек. Вы женщин не любите - а я обожаю. Вы любите запахи - а я нет. Я ненужные песни упрямо слагаю, А Вы уверены, что я настоящий поэт. И когда я домой прихожу на рассвете, Иногда пьяный, или грустный, иль злой. Вы меня встречаете нежно-приветливо, А хвост Ваш как сердце - дает перебой. Улыбаетесь Вы - как сама Джиоконда, И если бы было собачье кино, Вы были б "ведеттой", "звездой синемонда" И Вы б Грету Гарбо забили давно. Только в эту мечту мы утратили веру, Нужны деньги и деньги, кроме побед, И я не могу Вам сделать карьеру. Не могу. Понимаете? Средств нет. Вот так и живем мы. Бедно, но гордо. А главное - держим высоко всегда Я свою голову, а Вы свою морду, - Вы, конено, безгрешны, ну а я без стыда. И хотя Вам порой приходилось кусаться, Побеждая врагов и "врагинь" гоня, Все же я, к сожалению, должен сознаться - Вы намного честней и благородней меня. И когда мы устанем бежать за веком И уйдем от жизни в другие края, Все поймут: это ты была человеком, А собакой был я. 1934, Париж - Нью-Йорк
    РОЖДЕСТВО
Рождество в стране моей родной, Синий праздник с дальнею звездой, Где на паперти церквей в метели Вихри стелют ангелам постели. С белых клиросов взлетает волчий вой... Добрый праздник, старый и седой. Мертвый месяц щерит рот кривой, И в снегах глубоких стынут ели. Рождество в стране моей родной. Добрый дед с пушистой бородой, Пахнет мандаринами и елкой С пушками, хлопушками в кошелке. Детский праздник, а когда-то мой. Кто-то близкий, теплый и родной Тихо гладит ласковой рукой. ..... ..... ..... Время унесло тебя с собой, Рождество страны моей родной. 1934, Париж
    ДЖИММИ
Я зная, Джимми, Вы б хотели быть пиратом, Но в наше время это невозможно. Вам хочется командовать фрегатом, Носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом, Вам жизни хочется отважной и тревожной. Вам хочется бродить по океанам И грабить шхуны, бриги и фелуки, Подставить грудь ветрам и ураганам, Стать знаменитым черным капитаном И на борту стоять, скрестивши гордо руки... Но, к сожалению... Вы мальчик при буфете На мирном пароходе "Гватемале". На триста лет мы с Вами опоздали, И сказок больше нет на этом скучном свете. Вас обижает мэтр за допитый коктейль, Бьет повар за пропавшие бисквиты. Что эти мелочи, когда мечты разбиты, Когда в двенадцать лет уже в глазах печаль! Я знаю, Джимми, если б были Вы пиратом, Вы б их повесили однажды на рассвете На первой мочте Вашего фрегата... Но вот звонок, и Вас зовут куда-то... Прощайте, Джимми, - сказок нет на свете! 1934, Средиземное море, пароход "Теофиль Готье"
    ПАЛЕСТИНСКОЕ ТАНГО
Манит, звенит, зовет, поет дорога, Еще томит, еще пьянит весна, А жить уже осталось так немного, И на висках белеет седина. Идут, бегут, летят, спешат заботы, И в даль туманную текут года. И так настойчиво и нежно кто-то От жизни нас уводит навсегда. И только сердце знает, мечтает и ждет И вечно нас куда-то зовет, Туда, где улетает и тает печаль, Туда, где зацветает миндаль. И в том краю, где нет ни бурь, ни битвы, Где с неба льется золотая лень, Еще поют какие-то молитвы, Встречая ласковый и тихий божий день. И люди там застенчивы и мудры, И небо там как синее стекло. И мне, уставшему от лжи и пудры, Мне было с ними тихо и светло. Так пусть же сердце знает, мечтает и ждет А вечно нас куда-то зовет, Туда, где улетает и тает печать, Туда, где зацветает миндаль... Палестина
    ИРИНЕ СТРОЦЦИ
Насмешница моя, лукавый рыжий мальчик, Мой нежный враг, мой беспощадный друг, Я так влюблен в Ваш узкий длинный пальчик, И лунное кольцо, и кисти бледных рук, И глаз пленительных лукавые расстрелы, И рта порочного изысканный размер, И прямо в сердце мне направленные стрелы, Мой падший Ангел из "Фоли Бержер". А сколько хитрости, упрямства и искусства, Чтоб только как-нибудь подальше от меня Запрятать возникающее чувство, Которое идет, ликуя и звеня. Я верю в силу чувств. И не спешу с победой. Любовь - давление в сто тысяч атмосфер, Как там ни говори, что там не проповедуй, Мой падший Ангел из "Фоли Бержер". 1934, Париж
    ОЛОВЯННОЕ СЕРДЦЕ
Я увидел Вас в летнем тире, Где звенит монтекрист, как шмель. В этом мертво кричащем мире Вы почти недоступная цель. О, как часто юнец жантильный, Энергично наметив Вас, Опускал монтекрист бессильно Под огнем Ваших странных глаз... Вот запела входная дверца... Он - в цилиндре, она - в манто. В оловянное Ваше сердце Еще не попал никто! Но однажды, когда на панели Танцевали лучи менуэт, В Вашем сонном картонном теле Пробудился весенний бред. И когда, всех милей и краше, Он прицелился, вскинув бровь, Оловянное сердце Ваше Пронзила его любовь! Огонек синевато-звонкий... И под музыку, крик и гам Ваше сердце на нитке тонкой Покатилось к его ногам.
    ЛЮБОВЬ
Ты проходишь дальними дорогами В стороне от моего жилья. За морями, за долами, за порогами Где-то бродишь ты, Любовь моя. И тебя, Невесту неневестную, Тщетно ждет усталая душа, То взлетая в высоту небесную, То влачась в пыли, едва дыша. Эту жизнь, с печалью и тревогами Наших будней нищего былья, Ты обходишь дальними дорогами В стороне от нашего жилья. 1934, Париж
    ЛЮБОВНИЦЕ
Замолчи, замолчи, умоляю, Я от слов твоих горьких устал. Никакого я счастья не знаю, Никакой я любви не встречал. Не ломай свои тонкие руки. Надо жизнь до конца дотянуть. Я пою пои песни от скуки, Чтобы только совсем не заснуть. Поищи себе лучше другого, И умней и сильнее меня, Чтоб ловил твое каждое слово, Чтоб любил тебя "жарче огня". В этом странном, "веселом" Париже Невеселых гуляк и зевак Ты одна всех понятней и ближе, Мой любимый, единственный враг. Скоро, скоро с далеким поклоном, Мою "русскую" грусть затая, За бродячим цыганским вагоном Я уйду в голубые края. А потом как-нибудь за стеною Ты услышишь мой голос сквозь сон, И про нашу разлуку с тобою Равнодушно споет граммофон. 1934, Париж
    ЛИЧНАЯ ПЕСЕНКА
Что же мы себя мучаем? Мы ведь жизнью научены... Разве мы расстаемся навек? А ведь были же сладости В каждом горе и радости, Что когда-то делили с тобой. Все, что сердце заполнило, Мне сегодня напомнила Эта песня, пропетая мной. Я всегда был с причудинкой, И тебе, моей худенькой, Я достаточно горя принес. Не одну сжег я ноченьку И тебя, мою доченьку, Доводил, обижая, до слез. И, звеня погремушкою, Был я только игрушкою У жестокой судьбы на пути. Расплатились наличными И остались приличными, А теперь, если можешь, прости. Все пройдет, все прокатиться. Вынь же новое платьице И надень к нему шапочку в тон. Мы возьмем нашу сучечку И друг друга под ручечку, И поедем в Буа де Булонь. Будем снова веселыми, А за днями тяжелыми Только песня помчится, звеня. Разве ты не любимая? Разве ты не единая? Разве ты не жена у меня? 1934, Париж
    ЖЕЛТЫЙ АНГЕЛ
В вечерних ресторанах, В парижских балаганах, В дешевом электрическом раю, Всю ночь ломаю руки От ярости и муки И людям что-то жалобно пою. Звенят, гудят джаз-банды, И злые обезьяны Мне скалят искалеченные рты. А я, кривой и пьяный, Зову их в океаны И сыплю им в шампанское цветы. А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным, Где в испуге даже дети убегают от меня. Я усталый, старый клоун, я машу мечом картонным, И лучах моей короны умирает светоч дня. Звенят, гудят джаз-банды, Танцуют обезьяны И бешено встречают Рождество. А я, кривой и пьяный, Заснул у фортепьяно Под этот дикий гул и торжество. На башне бьют куранты, Уходят музыканты, И елка догорела до конца. Лакеи тушат свечи, Давно замолкли речи, И я уж не могу поднять лица. И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел И сказал: "Маэстро бедный, Вы устали, Вы больны. Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго. Даже в нашем добром небе были все удивлены". И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи, Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда. А высоко в синем небе догорали божьи свечи И печальный желтый Ангел тихо таял без следа. 1934, Париж
Дата публикации: 07.10.2010,   Прочитано: 11349 раз
· Главная · О Рудольфе Штейнере · Содержание GA · Русский архив GA · Каталог авторов · Anthropos · Глоссарий ·

Рейтинг SunHome.ru Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Вопросы по содержанию сайта (Fragen, Anregungen)
Открытие страницы: 0.08 секунды