Пожертвовать, spenden, donate
Главное меню
Новости
О проекте
Обратная связь
Поддержка проекта
Наследие Р. Штейнера
О Рудольфе Штейнере
Содержание GA
Русский архив GA
Изданные книги
География лекций
Календарь души52 нед.
GA-Katalog
GA-Beiträge
Vortragsverzeichnis
GA-Unveröffentlicht
Материалы
Фотоархив
Видео
Аудио
Глоссарий
Биографии
Поиск
Книжное собрание
Авторы и книги
Тематический каталог
Поэзия
Астрология
Г.А. Бондарев
Антропос
Методософия
Философия cвободы
Священное писание
Die Methodologie...
Печати планет
Архив разделов
Terra anthroposophia
Талантам предела нет
Книжная лавка
Книгоиздательство
Алфавитный каталог
Инициативы
Календарь событий
Наш город
Форум
GA-онлайн
Каталог ссылок
Архивные разделы
в настоящее время
не наполняются
Поэзия

Гершуни Владимир Львович (1930—1994)

Тать

Палиндром (в переводе с греческого — бегущий назад) — слово или стих, одинаково читаемый как слева направо, так и справа налево.

Владимир Гершуни создал невероятную палиндромную поэму «Тать»… В ней жгут усадьбы, грабят, топчут, свищут, мстят, огнемечут… По своему строю и речевой лексике она вроде бы перекликается с хлебниковским «Разиным», но по содержанию более сложна и образна. Это уже не эксперимент со словом, а полноценное художественное произведение.



Сочинитель перевертней независимо от собственного желания не ведет за собой слово, а сам идет за словом, как за сказочным клубком… Работая в этом жанре, автор почти никогда не знает, куда катится клубок. Зацепившись за какое-либо слово, он и за минуту не предвидит, каким оно рассыплется спектром, — здесь играет некая радуга-калейдоскоп, в ней то и дело перемешиваются все цвета…

…В период триумфального шествия нашей политпсихиатрии (1969–1974 годы) автор убедился, что для здорового человека, надолго помещенного в желтый дом, составление перевертней — лучший способ спастись от сумасшествия. Эти упражнения, интеллектуальные, почти как шахматы, и азартные, почти как карты, до отказа заполняют досуг, стерилизуют сознание от всего, что могло бы ему повредить, перестраивают структуру мышления таким образом, чтобы оно было постоянно и прочно избавлено от изнуряющей его губительной зацикленности на ближнесущных проблемах, которые для зэка спецпсихтюрьмы могут стать причиной духовной, моральной, а то и психической катастрофы. В отличие от обычных тюрем в желтой тюрьме человек не только заживо погребен, но погребены и его мысль, его дух — в той обстановке беспросветного, идеального бесправия, которую не пробивают даже активная поддержка и защита извне. Там постепенно исчезает желание и способность к чтению, адского напряжения ума требует писание даже коротких писем. Деформируется восприятие реального, и сюрреалистическое, кафкианское делается доступным и близким — но не так, как для ребенка волшебная сказка, мобилизующая хоть небольшие усилия воображения, а так, как во время бреда галлюцинаторные образы, в реальности которых больной не сомневается… В этой атмосфере Босх и Дали убедительнее Репина, Бодлер читается так же легко, как Михалков… Мировосприятие, порождаемое желтой тюрьмой, обрекает на модернизм.

Я все это рассказал, чтобы объяснить, в какой творческой атмосфере (это может разуметься и в кавычках, и без кавычек) проходили мои занятия перевертнями…





    1

    Дорога за город.
    Топот! Топот!
    А речь у кучера —
    ах, и лиха! —
    «Ого-го-го-го-го!»
    И воззови,
    и кричи Каурому — одурь! Аж в жару, до умору, аки чирки!


    О, летело поле! Село полетело…
    Ток… Скот…
    Овин… Жниво…
    А мы дворов, дыма —
    о, мимо! Мимо
    коров да задворок —
    оле, чмокалка! Мне дар кутилы пылит (украден маклаком)! Чело
    тинет с жару, кураж стенит…
    И лад в дали,
    диво — вид!
    Ольха… Полынь… Уныло пахло…
    Мята… Тьма на воле перепелов… А нам, татям,
    ах, ето пело поле! Потеха!
    Ревел клевер
    о лесе весело
    и о воле еловой —
    и летят ели!


    Но! Но, Каур! Я еду к Кудеяру. А конь — он —
    ну как скакун!
    Силач! Мы мчались
    и летели —
    ох и лихо!


    ……………………….


    Я с лавры вырвался —
    о мати! Тамо
    и кони — как иноки…
    И лети, богопасом, амо сапог обители —
    мати несет, оле, зело тесен. И там
    сени демон ономедни нес
    сорома морось,
    лепо сопел,
    манил: «О, воли нам!»


    ……………………….


    Липок дьявол, слов яд копил —
    нож оно, нож! Олово ль слово? Ложь оно, нож! Он
    воспел о воле псов!
    «Шарашь
    потоп!»
    И летели
    плотины древ, таче в утече мечет, увеча твердыни толп
    воров
    и черни, будто терпит и прет от дубин речи
    и трепа паперти —
    ух, и прет в терпиху,
    яру душу дуря,
    яро в омут умов оря,
    маня, ловя, воззовя: «Воля — нам!
    Раба — на бар,
    а на раба — барана!
    Ропот, ищи топор!
    Топор, ищи ропот!»
    О вера — зарево!
    Ее
    тот
    ли, буесловя, дьявол се убил?

    2

    Нам атаман,
    как
    иерей,
    мир указал. А закурим —
    мир озарим и разорим!
    Миру курим
    мы дым!
    Ужас, как сажу,
    метем!
    Яро горя,
    беда с усадеб
    тень холопий полохнет…


    Миру душу дурим!
    Мишуру рушим!
    Отчины — ничто!
    Мир обуян — гори! Пир огня — убор им!
    Мори пиром!
    Уничтожь отчину! —
    Вознесен зов,
    зов к силе. Пели сквозь
    топот
    и рев двери,
    ярость соря!
    Восплах ахал, псов
    яро хорохоря.


    О, до
    жути пир хмелем хрипит уж,
    и смеемси,
    аки на пиру до одури паника,
    и харь пот, рев. И носились они, вертопрахи,
    и кнезь таращил, ища рать, зенки:
    «Ущерб обрещу!»
    Яра харя,
    как
    у худого духу,
    отупел сослепу-то!
    А рать стара.
    Лелеет ее Лель,
    Лель одолел.
    (Или опоили?)
    Но стереть сон
    могим мигом!
    Но сметем сон —
    да в ад!


    Ад — жар. В ту темь и мороку ало зияя, и зола — укором, и метут вражда,
    угар бед, где брагу
    ту сосут,
    чем течет меч.
    Елозь в золе,
    адороба борода!
    Ад — жажда!
    Ад — еда!
    Туда пира цари падут —
    ада ртов отрада!
    Их и
    давили, в ад
    маня, ров дворянам
    вырыв,
    умереть в терему
    велев
    им. А чем велев? Мечами!
    Им, аду пира, дари пудами
    и не цени
    вора даров!
    Мир обуян — гори! Пир огнями убор им
    несет, мир им тесен!
    Наш меч ал. Плачь, емшан…

    3


    Ого — нюх юного!
    Шиш,
    молокосос! Соколом
    он туго, могутно
    у терема замер: «Ету
    уведу деву».
    «Али мила?»
    «Я ея,
    утушку-цацу… к шуту!»
    Окно — теньк! О, в окне — тонко:
    «А-а! Мама-а!»
    И тати:
    «Аха-ха-ха!
    и ее, и
    матушку-маму… к шутам!
    Им алеть телами!»
    Ала в хуле телу хвала!
    …Он, ковров не видя — дивен вор! — в окно:
    «О, ты-то
    иди.
    Али сдала, лад-сила?»
    Зело пьян, я полез.
    Я-то хотя
    доломан, а молод!
    «А-а! Ма-ма-а!»
    «Цыц!»
    Атата!
    О, да не по жопе надо!
    Он сапогом ее мог, опасно —
    он кован. Она — в окно,
    от хором… О, к саду — тенью… Не туда скоморох-то!
    Ее
    и нет! Куда скакнула шалунка! К саду, к тени —
    ищи
    ее,
    шиш,
    ухарь праху!
    И в ольхах лови,
    как
    у хат птаху.
    У, взял язву!
    Юла! Шалуну сунула шалью —
    и в рожу, и в рот! — «Оторви ужо, рви
    от сучьев!» — «Увечусь-то!»
    Ах он, аноха!
    Лапал —
    ручища! — «Тащи!» — «Чур!
    Ручищи, чур!
    А-а! Ма-а-ама-а!»
    Но ее он
    унес к сену —
    яти дитя.
    Ещё-то ко тёще
    тащат!
    Но он
    лишь ету цацу тешил.
    О, вот сила ж! Сжал истово —
    сила вола! Баловались…
    Сила! Сосватались! Сила-та! Всосались!..
    Вот суку-мать, аще теща — там у кустов…
    И орет! Ерои
    ети — зяти-витязи те!
    Еть ее, во соитии опоити — осовеете!
    Ах, ето потеха!
    Мама хамам:
    «Саван на вас!»
    Но взлетел звон
    меча… Зачем?
    Не обуян я у боен.
    У ребят я беру
    ее
    и зову юного, гоню: «Увози».
    А, к шутам! Им она мать, а с атаманом и матушка!
    Молодися с идолом!
    Отселе велес-то
    недале — на деле, ано наворовано на-еле. Да, неладен
    идол! Плоди
    котят-татяток!

    4

    Не вилы — ливень
    сено понес
    и мял емшан со сна шмелями
    и маки с усиками.
    Се, воя, с ливня пьян, вился овес,
    оторопело поле порото,
    оно
    мокло волком
    и ныло. Мечут в туче молыньи,
    моргая, а гром
    мир оглашал: «Горим!
    Я славен! — гневался. —
    Я Илия!
    Яро в туче лечу, творя
    потоп
    ада пен, горимир огнепада —
    иду, гроз вперив свиреп взор!» Гуди,
    летатель
    гор! Ветра, жарьте в рог!
    Лети, но гори, мирогонитель,
    и, опьянев, звеня, пой!
    Небу бубен
    и радугу дари!
    Иди!
    «И иду!» — Буди, и
    дебри, мир бед,
    как
    тень гор, дрогнет!

    _______


    ***на нежить иже на небе!
    Тю она! Речи чичера ноют,
    аще пёр тугу, трепеща.
    Тело колет,
    болит и лоб.
    Насморк сип. Искромсан
    дух, истят си. Худ
    шалаш —
    мокну сосунком!
    Но, стеня, тянет сон,
    уд унежив оков, иже нуду
    уняв в утине, сон осенит — увяну.
    …Ан сна
    оков и чар мощь, омрачив око,
    летак, сатаны натаскатель,
    яви дменьем дивя,
    и марами,
    он речи-тени кинет — и черно,
    и ало дымят ямы дола, и,
    намутя туман,
    виляя, поле мучил и чумел, опялив
    и диво-воду — чудо в овиди,
    и разлив явил зари
    потоп,
    и лалы по воде медово пылали.
    Не морок-сон ли, сильно скоромен? —
    Ту деву ведут,
    юну куничку — к чину кунью!
    А куница — цаца цац! И ну-ка,
    залазь!
    А хули, милуха,
    утолим-ка так милоту!
    И ей
    унзну…


    Оле, чур! Тру чело.
    Оле, шел пот, речил о боли — чертоплешило,
    и с чертогону течет у ног. Отречьси
    от чертенят! Уноси ноги и гони сон! Утянет речь-то
    акы в утробы в адовы. Вывода выбор, тувыка —
    молись силом.
    Я мру, чур мя!
    Иди
    себе, бес,
    и сон уноси.


    Ала молонья пьяно ломала
    ярок узор, грозу коря,
    ахи нежити, жениха
    мороку, и метала теми укором,
    али небо кобенила
    сила грома. Заморгались
    вымоин гор огни. Омыв
    адово мир, зримо вода
    яростиво рубит, и шарашит, и буровит, соря.


    ……………………….


    Иди
    и потопи
    лета темень! Говори, миров огнеметатель!
    Рок, сила! Шал и скор,
    носясь, он
    море в узилища тащил изувером —
    потоп
    он носил, а тополя лопотали сонно
    и ливень гневили.
    …Но светел, улетев, сон
    овил тополя вяло, потливо,
    и лавы бурь убывали.
    И еле с елей
    течет,
    и лапы ссыпали
    уже долгих игл одежу.
    Ясень умер, дрему неся
    и лень, и синели
    тучи, чуть
    морося сором.


    ……………………….


    Бор гробу во хмуру. Мхов убор. Гроб,
    как
    око,
    теменью немеет,
    как
    и шумом уши,
    а робостью — уют собора.
    И леса чухать птах учась, ели —
    как
    монахи. Шиханом
    леший шел,
    как
    поп,
    во вере тетеревов —
    невидаль, а дивен.
    Шел по плешь
    во хмызу, и лапищи щипали узы мхов.
    Вид у лешака шелудив.
    Он и во снах учухан совино.
    Или
    он ослеп, архиерей? Храпел сонно…
    Аль епархии храпела
    нелюдью лень?
    Али чума замучила?

    5

    Лари бояр я обирал —
    и на день мне дани!
    И зову юного, гоню: «Увози».
    Но вон
    еще,
    уведя, деву
    тащат.
    Ахти! Журка та кружит, ха!
    Косы, венец — в цене высок.
    И ребята: «Батя, бери,
    от мира дарим-то!
    И бей ее, и ***,
    и поркой окропи!»
    И, обругана гурьбой,
    алела.
    О***ет ее ухо —
    мат и тут и там.
    Уж я вяжу
    ее,
    а не лезу — зелена.
    Ей не мило зол имение —
    там ее мать…
    Тать,
    ее
    не убий, буен!
    Но он —
    аки наш Аника!
    Ее
    тень отстонет…


    ……………………….


    Но, взлетев, светел звон!
    Ух, рев вверху!
    Мечту во злобе на небо ль зовут? Чем
    нов звон
    тот?
    Уж я ль гляжу,
    и там — ого! — Богомати…
    О видение! И, ей-ей, не диво!
    Сиро в тине лени творись!
    Ох, и тупел сослепу тихо —
    и тины нити
    опутали… Вся сила! Виси, валися — свила тупо.
    Али мне лень мила,
    и мя теснит и тин сетями,
    и манит ям вмятинами?
    Али пел сопьяну, глазел, слеза-лгунья послепила?
    Ту зелием змеи лезут —
    оле, змеит и питием зело!
    Таче лень не лечат.
    Или
    овил чад ум удачливо,
    яря
    во себе бесов?
    Как
    у вод неводу, худо. В ендову
    сую ус,
    сую, опьянён… Я пою, ус
    в висок скосив.
    Он рот умилял, и муторно.
    Я бес, я у чар в яме! Нем я, врачуя себя,
    и чёрт речи
    меня лишил, я нем.
    Я, следя, лгу ему в уме. Угляделся.
    И себе на небеси —
    нема, как и лика камень,
    а чутка, как туча.
    Ясен зов Ее вознесся:
    «Я и надзор, и мама мироздания,
    беду судеб
    вижу, ран боль обнаружив.
    …И о плаче, печаль, пой,
    и воззови,
    и мир прими!»


    ……………………….


    Ее
    дивен мне вид!
    У дива на виду
    я утеснён, сетуя,
    и лоб томим от боли,
    от чуда-ладу: что
    Успенье псу?
    Молися силом!
    И омыты мои
    очиньки, лик… Ничо,
    вымолил, омыв
    ее
    укором тенет мороку.
    Зло переполз…
    Я славил боль, обливался
    ей, нем, ан знамение
    яро в тиши творя…
    Меня истина манит сияньем!


    Лети, сон, тенет носитель!
    Лети, чар рачитель!
    А тута,
    въявь:
    — Лезь, мамзель!
    — Залазь!
    — И повопи!
    — Цыц! —
    Убрав ее в арбу
    и обдав свадьбой,
    катили так
    и летели,
    как
    ада чада,
    а дар конокрада
    летел,
    ровно и он вор.
    Удал, сулил усладу…
    Сёла, лес,
    и луг, и Жигули,
    и город у дороги —
    о, мимо, мимо!
    Тю! О пирах ухари поют
    и о воде медовой!
    Их усы сухи.

    6

    Ого,
    топот!
    Ага,
    учуял я. Учу:
    «Молодь-зелено! Не лезь долом».
    Топот… Топот…
    «Он далече? Ладно!»
    И летели,
    и лепо пели
    мы там холмам лохматым,
    и маками
    низин
    яра залила заря
    у города дорогу.


    …Тише! Мститель летит, смешит
    воров —
    то гогот,
    то хохот:
    «Ого-го-го-го-го!
    Аха-ха-ха! Аха-ха-ха —
    ха!» Бах! —
    осело колесо.
    И жалко поклажи.
    Летит смерти хитрее мститель!
    Летел,
    как
    и чёрт с встречи
    с иконой — он окис!
    А вижу: на небе мать там ***на — ну, жива!
    И ***да над нами!


    Лети, о воитель,
    ха, Мономах!
    Лети, бар грабитель,
    лети на канитель!
    Нельзя, в ухабах увяз, лень…
    Нам — аман.
    Наш меч умер. Дремуч емшан.

    7

    Ха, в оковах
    ем я в яме
    уху.
    Ишь, а ныне, жаря еду, кутят у Кудеяра жены наши!
    Нежь жен,
    мило ври, мирволь им!


    Ах, уха
    аки бибика!
    Ох, и лечь нынче лихо!
    Как
    лапоть, си ищущи истопал.
    Верю в Юрьев
    мора денек. Шуба бабушке недаром
    и дарена, да не ради
    их ухи…


    Шабаш!
    Ров, двор
    и щелка… Дабы дыба да клещи
    мя трем смертям
    отдали… «Мил ад-то?» —
    Так жалил и пилил аж кат.
    Ад алкал. А клада
    иди
    ищи!
    А клада — гадалка
    ищи в сене, свищи!
    Огонь меня немного
    того… Ноготь —
    ого! Того…
    Акика!
    Так, кат,
    учи бичу!
    Моли шилом!


    Тот
    кат ли повалил, оголил, а вопил так,
    как
    от сапа сто
    волов.
    Икал. У ката кулаки —
    ины дыни
    ешь — не меньше!
    Он рот воплями мял повторно
    и мял после дел соплями,
    и, воркуя у крови,
    узел свил, слив слезу.
    Еда звучала палачу в заде —
    и прет, а терпи!


    Коты пыток!
    Раки кар!
    Кат — сам ада мастак!
    Яра татарья,
    яра харя!


    Шарашь,
    акы быка,
    овец, и сицево
    мочи бичом!
    Тело коли, шило! Колет,
    аки пика!
    Я следом оделся
    уколов. У зубов обузу волоку.
    «Иль язик изъяли?
    Мы дадым
    нового! Вон
    и повиси. Вопи,
    как
    колоколок!»
    Инно: в зубы да на дыбу. «Звони!
    И о вере вой!»
    Йок, а на кой?


    Каты, вы так!
    Кату — кутак!
    Но выдал клады — вон
    они, тут: инно —
    течет
    ета наша каша, нате!
    И уха на ***
    течет!
    Течет,
    как
    адова вода…

    8

    Не жив день, недвижен,
    и чуть тучи
    намутили туман.
    Вянет стен явь.
    А за кирпича лапами атака таима — палачи Приказа.
    Теперь трепет
    тише тешит.
    Ах, и так ты, пытка, тиха!
    Тишь у дыбы душит.
    Я не шишеня,
    дар я аду. Ну, да я рад
    аду суда.
    Дьявол — слов яд
    оговору сурового.
    Яду, судья!


    Ишь, и твари! Мука — везут. У зевак, у мира в тиши,
    сиволапо тащат. Опал, овис,
    ха, лег на виду… Съехал по плахе. Судьи в ангелах,
    да втащат в ад —
    ад же дан как надежда!

    9


    И летописи потели…
    Адов слог ал, глав ал глагол свода:
    то пот —
    чем течет меч!
    Топор плахам ахал про пот,
    ухал, плаху
    вымыв!
    Индо дни
    он метил, и темно
    махал по плахам
    мытым.
    О нас и писано:
    мол, занят ум смутьяна злом —
    то мот
    и вор крови.
    Или тем-то и отметили?
    Мора день недаром
    моту, мол, уныл… Хмелем хлынул, омутом —
    и пир хмелем хрипи!
    И позови воров, и возопи,
    в омут умов
    ори сиро!
    Ада
    идол, псов алы рыла восплоди
    и рты, вымыв, вытри!
    И шишара, шиши,
    шерёшь
    и тати —
    тут как тут.
    И опои,
    и наври рвани!
    И враз у пира втихаря о боярах — и твари пуза рви!
    И на холопа по лохани!
    А боль-злоба
    алела
    и ворковала во крови —
    от часа, что
    сила воспенилась, а псари мира спасали не псов, а лис,
    и летописи лисьи потели…

    10

    Может, ямы мятежом
    вырыв,
    топор искал плакс и ропот,
    и охал, пахарь праха, плахой
    им, а палача лапами
    те четвертованы. На вот — рев течет…
    Ям вера — ревмя.
    Ее
    нежа в уме, и не чёрт отречением уважен,
    а холоп отречен. Рок в корне чертополоха —
    закопан напоказ.
    И врыв, в яме сгинь, книг семя, вырви —
    и врозь взорви!
    И книжинки,
    воспылав от силы листов, алы, псов
    и лис они тревоги миговерти носили.
    Ума хула в хвалу хаму,
    и чёрту глаза лгут речи,
    которыми наго поганим мы роток.
    Хаму в умах
    оголи — хаму зароком око разума хилого.
    Топор отколе вело? Кто, ропот
    вил оголив,
    учил кличу
    мечом? О чем?
    «Бар грабь!
    Уничтожь отчину!
    Фу-ка, в узы бар, абызу — вакуф!
    Не жалеть тела жен!»


    Учил кличу
    тот супостат со пустот
    мира дыры. Да дыры — дар им!
    И тамо преследовал главодел серпом. Ати
    мира дырам! Чмары дар им —
    молот сокровищ или зуд узилищ и вор-костолом!


    Ропот, ищи топор!
    Топор, ищи ропот
    и мани толпы плотинами!
    Их ал путь у плахи,
    ал зла
    потоп!
    Ям вера — ревмя.
    Манишь, рев, к вершинам
    плоть толп.
    Небодум им удобен,
    а вера царева
    родит нам антидор.
    Но смутишь — удушит ум сон,
    и неметь в темени
    уму.
    И метет в те теми
    и неми шабаш имен и
    ада
    улова — и диаволу
    доход.

    11

    Но взнесен звон!
    Мило колокол им,
    яро, мило вещал, слаще воли моря!
    И рад устало — псина, раб, вора забава, базаров баран! Исполать, судари!
    Мы вечевым
    мира думу в ум ударим!
    Мором
    мира дом одарим!
    О вера-зарево!
    О, не раз озарено
    ее
    имя татями —
    их и
    ее
    имян гори, мир, огнями!
    Мир им —
    кабак.
    Он, небось, особенно
    мил им.
    Мора день недаром
    им ахал плахами
    и олуха хулой.
    Им и
    дайте топор — пропотеть, и ад,
    зияя из
    тени, заранее геенна разинет.
    Ее
    имя расписано до нас, и псарями
    оно
    воспето в рвоте псов —
    хам рока на кормах!

    12

    Веру доищи, одурев,
    и мало — колоколами,
    и рано — в звонари…
    Ала в хуле делу хвала!
    А народу хула в хвалу. Худо-рана
    течет —
    вымокал у ката кулак, омыв
    дел сих уд, и дух, и след.
    Народ чохом охоч до ран,
    он сир присно,
    и крут, как турки,
    и круче чурки,
    и серее ереси.
    Неодолим он, но мило доен,
    нечесан, а сечен,
    надзору роздан,
    надолго оглодан,
    натупо опутан,
    утоп в поту
    и о***л под оплеухой!




Дата публикации: 28.09.2010,   Прочитано: 4678 раз
· Главная · О Рудольфе Штейнере · Содержание GA · Русский архив GA · Каталог авторов · Anthropos · Глоссарий ·

Рейтинг SunHome.ru Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Вопросы по содержанию сайта (Fragen, Anregungen)
Открытие страницы: 0.09 секунды